тихо шепчет: «Сейчас заманивать будет, небось чего у него там сломалось. Обдерите его, ребятки, как липку. Терпеть его не можем. Скользкий тип». Этот тип дождался, пока Нюша не захлопнет дверь, повернулся к нам и медовым голоском: «Молодые люди, хотел вас спросить: не посмотрите ли радиолу? Скорей всего какая-нибудь мелочь, но совсем не хочет петь, да и говорить не желает». Мы согласились, почему бы и нет, пахнет халтурой. Вошли в квартиру, оценили по обстановке, что старичок не бедствует, взглянули на радиолу «Ригонда», недешевый аппарат, пощелкали клавиши и в общем поняли, что отремонтируем, но придется повозиться. И предупредили, что ремонт обойдется в районе шести рублей. Старикашка покачал головой, мол, дороговато, но все же согласился. Где-то через полчаса справились мы с «Ригондой». И приемник прекрасно говорит, принимает и «Голос Америки», и Тель-Авив, а пластинки напевают голосом Козловского про сердце, стрелой пронзенное. Пока ремонтировали, хозяин хвастался, что с соседкой знаменитой он, считай, лучший друг. Что работает парикмахером в престижной парикмахерской, чуть ли не кремлевской, и знаком близко со многими сильными мира сего. Мы намеки его прекрасно поняли, дураку ясно, что неохота с деньгами расставаться. Глядишь, эти лопухи напугаются и не возьмут ни копейки. Ну, во-первых, мы не лопухи, повидали ловчил и похлеще тебя, а во вторых, давай плати. Не на тех напал, дружок. Мы свое всегда возьмем. Такие дела.
Когда пришло время расплачиваться, Соломон Яковлевич, так его звали, предложил вместо денег постричь нас по высшему разряду и с укладкой. Всего-то по три рубля с носа. Толя сразу отказался. А я призадумался, потому что слегка подзарос. Но все же решил, что дороговато. «Дорого, отец, — говорю, — за три рубля я сам себя подстригу и побрею». «Я намного больше с клиентов беру, — Соломон Яковлевич отвечает, — три рубля — это по-божески». Толя улыбается, а мы с цирюльником стали торговаться. Сошлись на двух рублях. Усадил он меня на стул, достал сумочку с инструментом, уточнив, что это немецкий профессиональный набор, фирмы «Золлингер». А привез инструмент из самой Западной Германии друг его, посол чрезвычайный. Стал стричь. Ну да, сразу я почувствовал, что мастер настоящий, ножницами и расческой виртуозно владеет. А он стрижет и рассказывает, что большие деньги имеет со стрижки именитых покойников. Он их и стрижет, и бреет, укладку делает и макияж накладывает. Не покойник — картинка. За такую работу никаких денег не жаль. Мне неуютно и довольно неприятно стало. Представил ясно, как он этими немецкими ножницами и расческой, что по моей голове порхают, ползают часто в покойницких патлах, пусть и высокопоставленных. Зубы сцепил, молчу. А Толя в кулак хихикает. Обозначил Яковлевич мне четкий пробор, волосы уложил и лаком зафиксировал. Зеркало поднес, мол, полюбуйтесь на себя, молодой человек. Ничего не скажешь, я сам не ожидал, что могу быть таким симпатичным. Спасибо и привет высокопоставленным покойникам. Дело сделано. Взяли мы четыре рубля и в мастерскую вернулись, довольные, что не с пустыми руками.
Тамара интересуется: «Что-то долго вы. На вас непохоже. Валентин, когда это ты успел постричься и укладку сделать? Тьфу, „Шипром“ от тебя так и прет». И, смотрим, лицо ее наливается кровью — признак надвигающейся грозы. А она: «Все ясно, у додика этого были». «Да ладно, Тамара Петровна, ты чего…», — отнекиваюсь. «Так, — начальница наша угрожающе говорит, — сейчас проверю, как вы там благодетельницу нашу обслужили». Берет телефонную трубку, набирает номер и заискивающим, ласковым голоском выспрашивает про нас. И, глядим, с лица ее багровый цвет исчезает и появляется нежный румянец. Не Тамара, а сладкий розанчик. Поговорила она, трубку аккуратно положила, погладила карточку благодетельницы и нам возвещает: «Черти, молодцы! Вами весьма довольны. И я вами довольна. Идите, допивайте свою краснуху. Ребята вам оставили. Да не засиживайтесь, наряды не ждут». Что говорить, хорошая баба, Тамара наша, пусть иногда и крикливая. Ведь росточка невеликого, метра полтора от земли, а справляется с нами, мужиками, как мать родная. Да и с клиентами, которых иногда за склочность убить хочется, разбирается как настоящий дипломат. Да, такая и нужна в мастерской напротив Кремля, в котором жил наш Владимир Ильич, человек космического ума. Иногда выходит Тамара на улицу покурить и глядит поверх крыши столовой на кремлевскую звезду затуманенным взглядом. И что там у нее в голове, у этой Тамары, большой труженицы, как написано на карточке, не понять никому. Да и нужно ли это, думаю, что нет. Нехорошее дело читать чужие мысли, это то же, что подслушивать и подглядывать, чем-то подленьким тут попахивает. И не надо спорить. Оставим ее в покое со своими мыслями. Тем более, что пора нам на вызовы бежать. Такие дела.
Друг мой Сашка
Как-то получаю повестку. Приглашает меня эта повестка в суд. Мать прочитала повестку и отвесила пару пощечин, а потом еще и плюнула в мои бесстыжие глаза. Дело привычное. Я утерся и поехал на Арбат, где засел суд, в каком-то Сивцевом вражке. Показал при входе дежурному ментяре повестку, поднялся на второй этаж, постучался и вошел в означенный кабинет.
Женщина средних лет, в цивильном темно-синем костюме, с расчесанными на прямой пробор жгуче-черными волосами, приподнялась из-за стола и оценивающе пробуравила меня огненно-карими глазами. А потом пригласила присесть к столу. Я подал повестку. Да, забыл сказать, по правую руку от главной сидело трое: седой старикашка с прокуренными буденновскими усами, и две дамы неопределенного возраста и с такими невыразительными лицами, что невозможно описать их словесный портрет. Наплевать, собственно, на них, потому что я уже уяснил, кто здесь главный. А главная, недолго поискав, нашла синюю папку, раскрыла, пробежала глазами содержимое и говорит: «Ну, рассказывайте, подсудимый, что вы там натворили». Под ложечкой засосало. Что тут рассказывать, когда я сам толком не помню, что я там натворил.
* * *
Дело было на седьмое ноября. Погода стояла, на удивление, отличная. Солнце, тепло, почти лето. А в прошлом году в это время снег с дождем куролесил, не то что сейчас. С утра посмотрели мы в семье военный парад по телевизору. Телевизор, между прочим, отец сам собрал, консольный «Рубин-102». Трубка в телевизоре чешская, отличная, голубоватая и очень четкая. Умеют же черти, чешские братья, классно делать. У них и радиолампы, не в пример нашим, высший класс. Да и многое еще чего. Впрочем, наплевать на них. Зато у нас танки, ракеты, автоматы — я те дам, кой-кому в кошмарных снах снятся.
Значит, посидели мы
